Ляшко Н - СтременаН. ЛЯШКО СТРЕМЕНА I. Окна в ледяных бельмах. Сквозь бельма мутным молоком просачиваются дни и тусклые, пронизываемые фонарем с перекрестка, ночи. Между бельмами, против смятой постели, печь. Приземистая, в кирпичах. Длинным коленом труб впилась у двери в стену и слушает. Вот-вот услышит, откроет сизый от золы, закопченый рот и зашамкает. Дни напролет, - порою и вечера, - дверь на замке. А вокруг глаза. Глядят со стен, с простенков, с двери, с бока шкапа, - нарисованные и более жгучие, чем живые. С кусков картона, бумаги, полотна, холста и фа- неры, прибитых друг на друга, - чтоб не видно было лиц, - светят из волн графита, угля и красок, огромные и маленькие, круглые и вытянутые. Под их взглядами, когда дверь открыта, даже живое багровеет и спешит прочь. А каково под замком, когда бельма не впускают ни дней, ни но- чей?.. Глаза пронизывают, наваливаются. Шестьдесят пять пар, а кажется, их тысячи. Жгут и судорожат глаза убийц и убиваемых. Глаза мучителей вызывают гнев. Глаза унижаемых, бессильных, глупых, голодных знобят. Глаза рабов толпою: одни покорны, просящи; другие взметнули ресницы и будто плывут по воздуху; третьи увидели страшное и замутились; в четвер- тых кроваво полыхает Карманьола. Глаза нищих молят и изучают. Глаза пьяных горят из тины. Глаза предателей перегорожены: льстят и выжидают. Глаза покорившихся - в дыму. Глаза довольных лоснятся блеском луж. Детские раскинулись звенящей стаей. Глаза лошадей, коров, баранов, собак и филинов горят мудрым скотским покоем. Под взглядами покоробились стулья, кресло и диван провалились, мольберт посерел, стена позеленела и столик с эскизами загрязнился. Под взглядами и труба выросла, - они заставили печку отростить ее, впиться в стену и слушать. Глазам тягостно под бельмами окон на третьем этаже. Тот, кто сорвал их с лиц на улицах, в очередях, на собраниях и манифестациях, не тюрем- щик. С ним они летели к задуманному. А теперь некому мчать их, некому любить и ненавидеть. Они за бельмами, а он в больничной палате. Десятки лет батрачил и рисовал, рисовал. Десятки лет жизнь глядела ему под руку и смеялась: - Я - камень, мазней не пробьешь меня... Смех этот огнем вливался в его тело, в его сердце и выпрямил их. В революцию, в холод и голод, с кисти в холодных пальцах, с мысли в голод- ном теле брызнуло светом. И все отпрянуло от оживших холстов, бумаги, красок, угля и графита: - Смотрите, смотрите... Но победившие руки упали. И каждый раз, когда в коридоре раздавался шум, глаза приказывали печке: - Слушай, кто там? Не он ли? И дрожали от желания спрыгнуть со стен, толпой в сто тридцать зрачков удариться о дверь, - и на холод. Заглядывать на улицах в глаза людей, пугать выставки, где к полотнам приклеены клубники, апельсины, разлагаю- щиеся домики и немые речушки. И нестись вдоль Москвы, - в больницу, к творящим рукам. II. Среди глаз висит странный портрет. Автора его называли и не раз назо- вут полоумным, выскочкой. Обычно авто и просто портреты - даже самые смелые - это груди, плечи, лица - и все. Нарисуют человека, он и улыба- ется с полотна. И не подозревает, на какую пытку обрекли его кистью. Лю- ди гадают перед ним: кто он? что любит? что ненавидит? куда рвется? к чему? Ощупывают его: вот нос. Похож на римский. Значит, еще в Риме были такие. Щупают глаза: светлые. А где нет светлых глаз? - и в Вычегодском крае, и на Украине, - везде есть. В глазах радость или грусть. А кто на свете не грустит, не радуется? И тот, кто пред |