Ляшко Н - Рассказ О Кандалах
Н.Ляшко
РАССКАЗ О КАНДАЛАХ
I
Алексея Аниканова заковали в старые, до блеска отшлифовавшиеся на
чьих-то ногах, кандалы. Выкованы они были давно. Алексей узнал об этом в
Сибири. Во дворе каторжной тюрьмы его остановил старик, наклонился, ощупал
кандалы и воскликнул:
- Эх-а-а! Нашивал я их, нашивал! По звону узнал!
Слышу-знакомое что-то. На Кубани, лет пятнадцать тому назад, таскал.
Новенькие были еще, шершавые. До меня ими грузин один гремел. Удрал из
камеры, а их кинул.
Тут меня осудили, стал я ими впадать. А как погнали меня в Сибирь,
попарился я в одном месте в бане, намылил, в кровь разодрал ноги, снял
кандалы и юрк под полок.
Не один я-втроем улепетнули тогда. Эх, ягода-малина!
Воспоминания опьянили старика и зажгли его тускнеющие глаза. Он
подмигнул Алексею и потрепал его по плечу:
- Молодой ты, а кандалы на тебе счастливые! понимаешь, счастливые?!
Слух о том, что старик через пятнадцать лет по звону узнал свои цепи,
проник во все камеры. Поверили ему не все, но старик рассеял сомнения: на
кобылке кандалов сохранилась его метка.
Это на всю тюрьму прославило старика и приковало внимание к кандалам:
кто их выдумал? кто их выковывает?
Арестантам, что в ротных мастерских делали кандалы, наручлики и шили
смертные рубахи, каторга послала не одно проклятие. Иные каторжане крепче
озлобились и затосковали. Иные содрогнулись, глянув правде в глаза:
сами строим для себя тюрьмы, куем для себя цепи, заковываем себя в них,
шьем смертные рубахи, расстреливаем, вешаем себя. Все сами, сами, сами...
II
Письмо домой Алексей начал шуткой о том, что на нем счастливые кандалы.
Написав несколько строчек, он сорвался: письмо вышло горячим, едким и
посылать его пришлось тайно, минуя контору тюрьмы.
Отец Алексея Матвей, неразговорчивый, хмурый долбежник, раза три
перечитал письмо и, выждав, пока уляжется в груди щемящая боль,
пробормотал:
- Ну, ну, так...
Письма Алексею писал старший сын Матвея, котельщик Василий. Обыкновенно
письмами Матвей не интересовался-все одно и то же: поклоны да поклоны, -
но на этот раз сказал:
- Ты оставь там, на листке, место. Все пиши, как всегда, а от меня
особо будет.
Василий написал о здоровьи, о заводе, о знакомых и обернулся:
- Ну, чего писать-то?
Матвей уперся широкими руками в стол и, - волнуясь, сказал:
- Напиши так: просит, мол, отец не бросать эти самые кандалы... Очень,
мол, Алешка, просит он тебя схлопотать их или еще как... И прислать вроде
на память ему, - мне, значит...
На усталом и от глухоты удивленном лице Василия собрались морщинки.
Жена Матвея, невестка, дочь и внучка вскинули глаза.
- И так горько, а ты подбавляешь, - печально взнегодовала жена.
- Клин клином, мать, вышибать надо, - пробормотал Матвей и, указав на
письмо, строго сказал: -Пиши, чего глядишь?
И Василий написал.
III
Еще на суде, выслушав приговор, Алексей сказал себе: "Ну, держись, не
ной, Алешка!" И сдержал слово: как ни был мучителен кандальный срок, не
забывал он, что ему только двадцать два года, что жизни у него впереди
много. Помнил он и другое, редкое в людях, драгоценное: тоской, слезами над
собой жизни не сделаешь ярче, своих мук легче, людей счастливее. Наоборот,
других отравишь жалобой, а себя выжжешь и надломишь.
На каторге Алексей держался так, будто его жизнь еще не начиналась,
будто неволя и цепи-лишь приготовления к ней. В камере иные чуяли, что
сердце его радужится и подменяет то, что есть, тем, что должно быть,
покрывает светом мечты жизнь с ее тяготами, грязью, и о