Ляшко Н - Камень У Моря
Н.Ляшко
КАМЕНЬ У МОРЯ
I
Иван никогда не видел моря, но оно приснилось ему, во сне обрадовало
его синевой, и он стал проклинать прожитую жизнь, тяжкую работу, что
выпила соки, беду, что передушила всех детей, а теперь зарится на его
старуху, на внука Анисима и хочет, чтоб он, Иван, остался один, как ветла
при дороге, как перекати-поле, нет, хуже: перекати-поле катится по ветру,
шелестит да шуршит, а ему, старому, придется под окнами гнуть спину и
вымаливать милостыню.
Так нет же, беда, нет, жадюга, убирайся к чертям в тартарары, в пекло!
Не будет по-твоему! Не отдаст тебе Иван старухи и внука. Пусть недруги
указывают на него пальцами: были, мол, у Ивана, сыновья-дубы,
дочеримальвы, да зачахли на работе в господской экономии, умерли, и он
согнулся, а внук еще мал.
Погодите, не каркайте! Не видать вам Ивана с сумою на плече. Или
думаете, ему вря приснился такой веселый и синий сон? Думаете, этот сон
захиреет в этой избе, в чаду тоски, что наползает из углов и смотрит из
каждой недоношенной сыновьями шапки, из каждого дочернего следа?
Нет, горько хорошему сну в наплывающих сквозь дрёму голосах, когда
мерещится, будто сыновья вернулись с работы, будто дочери доят корову. Да
разве выживет этот сон на узком, как две дороги в ряд, огороде, с конца
которого виден погост, где его, Ивана, руками вырыто пять могил?
Нет, Иван снимется и птицей умчится за синим сном от нищеты, от
господской экономии, где за грош лупцуют арапниками, от нив, где нельзя
повернуться, от крыш, объедаемых зимой голодным скотом.
Так думал и говорил Иван после отрадного сна; горе и бедность, призраки
нищеты и одинокой старости стояли за его словами.
Соседи ахали, шептались, будто за плечами Ивана уже стоит смерть, а он,
содрогаясь, хлопнул старуху по плечу и решился:
- Гайда, старая сирота моя, к морю! Чего нам лишаться? Жизни у нас
огрызки остались. Печаль-горе потеряем? Да нечистый с ними!
Анисиму он сказал, что больше не отдаст его в экономию пасти свиней, -
пусть они станут барину поперек горла! - и ну выхлопатывать бумаги,
распродаваться, ладить телегу и подкармливать лошадь.
Бабка падала перед ним на колени и молила не отрывать ее от родной
земли. Он топал на нее ногами и кричал:
- Замолчи, старая! Чего ты боишься? Думаешь, на свете для нас есть еще
что-нибудь страшное? Да мне страшней всего тут. Как гляну, как
подумаю-руки не поднимаются, голова болит, по спине цепом молотит.
Бабы жалели бабку, мужики прочили Ивану на чужбине невеселую долю, но
мечта о том, что где-то есть теплый край, вспенивалась в них хмелем петых
в молодости песен: а вдруг Иван дойдет до теплого края и будет полоскать в
море свое старое тело? В глазах мужиков вставали невиданные земли. Они
мысленно касались винограда, груш, слив и яблок, в тоске терли грудь и
проклинали семьи и нищий скарб, на одной телеге которого не увезть, а двух
телег, двух лошадей нет.
Мужики стыдливо, шопотом просили Ивана дать им весточку: как там, у
моря? Если лучше, - эх! - да они переползут, они перелетят туда, и будет
он среди своих, и будут они почитать его на чужбине как отца.
Бабка, чтоб не видеть избы, света и земли, от которых ее отрывают,
зажмуривалась, проклинала синий сон и молила бога отвести от беды руку
глупого Ивана.
II
По чужим полям и дорогам, через села и деревни тащилась лошадь. На
телеге туго скрученное веревкой сено, узлы, тулупы, а на них потемневшая
от печали бабка и жадный ко всему Анисим.
Ивану на ногах было легче, и он шел рядом с лошадью, п
